ЯНВАРЬ – СИЧЕНЬ, ФЕВРАЛЬ – ЛЮТЫЙ.

  ОККУПАЦИЯ 

    Зима 1943 года. Ульяна не спала, а лишь  провалилась в тревожное забытьё. Визгливо скрипела слетевшая с петли ставня. Еще с вечера разыгралась метель. Её дом стоял на самой последней улице станицы, лицом к полю и был похож на маленькую избушку. Она лежала вместе с детьми. Так было теплее, да и спокойнее. Наверно скоро рассвет, а сон все не шел. На душе  было холодно и тоскливо. Столько горя и боли принесли фашисты. Сколько станичников получили похоронки и извещения о пропавших без вести, после которых раньше времени старели матери…

              Она поправила одеяло, укрыла малышей,  и босой ногой нашарила валенки-обрезанцы. Подошла к окну, провела рукой по подоконнику, смахнула снег, набившийся через лопнувшее стекло. А, кажется, что совсем недавно были теплые претеплые травэнь, лыпэнь, та вэрэсэнь. И  не  было «фрицев», и не было войны.  Дома был её муж,  живы все родственники. Ни похоронок, ни отступления, ни сражений, ни смертей. Был мир. Но летом станицу оккупировали немцы и румыны. Выходить на улицу было страшно. Даже на дальню  Выгонную,  периодически заглядывали полицаи.  

             Чем кормить четырехлетнюю дочку  не знала, а маленький сын еще сосал грудь. Гарбузы с картошкой  давно закончились.  Было немного буряков, которые Уля парила в печи, да малыши, отказывались их есть. Худенькие, прозрачные стали дети – не только её…

            Почти  рассвело, но метель не смолкала, а с каждым часом разыгрывалась все сильнее и сильнее.  Ульяна оделась, чтобы  сходить за соломой, для топки печки. Огромный колхозный  стог стал  совсем маленьким, надо было, торопиться, чтобы его не разобрали. Он находился в поле, метрах в трехстах от её дома. Взяла старое корыто и, пока дети не проснулись, отправилась в дорогу. Шла тяжело, на ветер и  замерзла, так, что пальцы не разгибались, губы не шевелились, ног она не чувствовала. В ушах стучало одно: январь - сичень, февраль - лютый. Так оно и есть…

                        На военные годы зимы выпали студеные, снежные, с небывалыми  для наших мест морозами больше тридцати градусов.  Метель превращалась в самый настоящий буран. Она переметала сугробы с места на место  и устрашающе выла: «Сичень, сичень, сичень,  лютый, лютый, лютый». Ничего не видно – все белое поле. Наконец дошла, добрела.  А когда набрала почти полное корыто, её кто-то окликнул: «Девочка или девушка» а может,  послышалось. С опаской, осторожно обошла стог.  Вернулась назад. «Девочка, я русский». Ей стало жарко.  Из стога на неё смотрели глаза, причем так близко, что Ульяна отпрянула. Из соломы кто-то пытался встать. Получилось, но с трудом. Перед ней стоял молодой мужчина. Глаза красные, заросший. «Не бойся, я русский. Летчик. Мне нужно согреться, я заболел»,- отрывисто произнес он.         «Куда же я тебя возьму, подумала про себя Ульяна, а, вслух, непослушным языком что-то пробормотала, показывая на корыто. Она ему поверила.

                 Мысли бежали одна вперед другой. Только сейчас, когда свирепствует  стужа и заметает следы, этого парня можно незаметно доставить до станицы. А потом? Где его  спрятать? В хате  из мебели только кровать, да детская колыска, сплетенная мужем еще для старшей дочурки.

                 Рискуя своею жизнью и жизнью  детей, эта отважная молодая женщина, волоком дотянула до своего дома, по снегу, советского летчика.

             Восемнадцать дней Уля  будет сражаться за его жизнь. Весь живот, бедро, спина были страшной нарывающей раной.  Побился он при падении  парашюта. Отпаивала его травами, промывала нарывы и закапывала грудным молоком эти раны. Сколько времени пролежал он в стогу неизвестно.

           За то время, что летчик жил у неё,  к ней приходили три раза. Именно в дом.  Два раза соседка, один раз полицай. Но, когда, по двору шли непрошенные гости, Уля укрывала  своего постояльца в той самой колыске, набросав сверху одеяла, подушки, да рядна. Сверху всего этого барахла сажала детей. Она даже думать не хотела, что может случиться что-то страшное. Иначе, зачем тогда такой риск? А  риск был смертельный… 

                 Немцам и в голову не могло прийти, что в таком маленьком домишке можно было прятать человека.  Ульяне, в ту далекую пору, исполнилось двадцать восемь лет. По виду девушка, по сути женщина, да еще с тремя детьми.

            Ни фамилии, ни имени летчик не назвал. Ушел ночью, сказав, что пойдет по реке, там, до разлива, а в Ейске его будет ждать лодка. О каком разливе, и о какой лодке шла речь, Уля не знает. Он все время крутил в руке какой-то прибор, но что это было, она тоже не поняла.  Свой адрес десантник  не оставил и мы не знаем, дошел ли он до поставленной цели или попался в руки фашистов. А как хочется крикнуть: «Дошел!»

        Дал Господь бог  этой девочке веру, смирение, доброе сердце, широкую душу. Она, как и миллионы наших женщин в одном ряду, в одном строю будет трудиться на восстановлении народного хозяйства, разрушенного войной. Пахать, сеять и убирать эту землю, за которую сражались все: от мала, до велика. А через год после Великой Победы, простуженный в окопах, на её руках, умрет муж Трофим. Уля сама вырастит детей.    Сейчас Ульяне Ивановне Бардак девяносто девять лет. Её детям далеко за семьдесят. У неё пять внуков и четверо правнуков. За ваше  мужество, Ульяна Ивановна, за непосильный  труд и героизм, низкий поклон, до самой матушки земли!

           Записано со слов Бардак Ульяны Ивановны в один из зимних дней, когда шел снег и рваными неровными порывами стучался в окна продрогший и охрипший февральский  ветер. Сичень, сичень, сичень. Лютый, лютый, лютый.

Сотрудник Староминского историко-краеведческого музея О. СЕРГАНЬ.

ЯНВАРЬ-СИЧЕНЬ, ФЕВРАЛЬ-ЛЮТЫЙ

ОККУПАЦИЯ

НЕСКОЛЬКО дней назад фонды Староминского музея пополнились бесценным экспонатом - воспоминаниями нашей землячки, девяностодевятилетней  Ульяны Ивановны Бардак.

         Закутанная в прохудившийся шерстяной платок, поверх старого пальто, своего мужа, Уля перешла  через мостик Веселого ручья, минула Красную площадь.   Свой небогатый гардероб она давно выменяла, у более зажиточных станичниц на хлеб, яйца, картошку. Сегодня она носила своей дальней родственнице последнее, что осталось на память от мужа – шарф. Он даже пах им. Но та не взяла ничего, просто так дала ей несколько яиц и кусок лепешки, испеченной без масла, сверху плиты. Посмотрела на неё, про себя подумала: «Ульянка стала очень похожа на свою маму. Тогда в 33-м она умерла от голода. Детей сберегла». Сухо сказала: «Ны надо. Надломленным голосом, еле слышно прошептала: - «Носыть никому». Еще в марте сорок второго, получила на сына похоронку, от мужа и внука больше года нет вестей. Женщина отвернулась, и словно пронизанная молнией вздрогнула, её плечи затряслись в беззучных рыданиях. К ней подошла невестка,  обняла. Выбежал внук и с такой нежностью прислонился к обоим женщинам… У Ули перехватило дыхание. Слов утешения она не находила. А до войны у них была счастливая   семья…

         Жизнерадостная, белолицая, пышнотелая хлебосольная  тетка, сейчас она даже отдалённо не напоминала ту прежнюю весёлую и озорную  тетю Килю. «Иды детка, спеши до дому».  И Уля ушла.

           Не ушла,  убежала. Её душили рыдания. В огромных глазах, наполненных слезами, отражались  заснеженные деревья, озябшие дома, перекошенные заборы. Где сейчас мой Трофим?  Он вернётся! Он придет! Обязательно! Не может быть, чтобы эти гады здесь остались навсегда. 

        «Стой!» Ульяну остановил грубый, отрывистый окрик полицая. « Эй, ты... Да я тебя кажется, знаю. Обшарил слащавыми глазами ладную казачку.

 -Убрать надо, грубо, по-хозяйски толкнул в сторону конюшни (теперь это  здание ДЮСШ).

            То, что она увидела, когда распахнулись ворота, поразило её… На полу, друг на друга штабелями были сложены трупы. Трупы наших станичников.

           А их подвозили и подвозили на арбах, запряженных колхозными лошадьми. Рыжая молодая кобыла по кличке Ёлка узнала Улю, дернулась в её сторону. До оккупации конеферма находилась напротив дома Ульяны, по Выгонной, где и выросла эта кобылица.   А Уля, затравлено глядя на неё, чуть ли не  крикнула:  «Что это?  Ты кого  привезла, Ёлочка?!      Господи!  Да разве такое возможно?»

      Ноги стали ватными. У кого я спросила? У лошади? Ёлка косила глаза то на Улю, то на гестаповцев и вздрагивала при каждом окрике.

 Ульяна окинула взором двор, где стояли две арбы. На них люди… Мертвые. Закоченевшие.

  Еле удержалась, чтобы не заголосить. Сколько их здесь? Святый Боже!  Вся огромная конюшня была наполнена убитыми.

             Варвары  начали разгрузку.  Среди убитых Ульяна узнала еврейскую семью, переехавшую еще до войны в станицу. Смуглолицые, черноволосые.  Муж, его беременная жена, их сынишка, совсем маленький мальчик около двух лет. Ребенок лежал, уткнувшись в подмышку матери. Волосы девушки разметались по бортам арбы и примерзли к налюшням. Несколько крупных длинных локонов прикрывали головку и спинку ребенка. За что? Зачем? Господи помилуй!

         И уже ничего не видя, трясущимися руками стала подбирать какие-то тряпки, несколько женских и детских ботинок. Оторопело,  уставилась на полицая. Он отвел взгляд. Здесь пахло кровью и смертью. Трупы, трупы, трупы. Они гулко ударялись о пол. Ульяну колотил озноб. Белая, как тот снег, что летел на землю, она едва не потеряла рассудок. 

      Её почему-то  отпустили. Тот же полицай вытолкал взашей со словами: "Пошла! Пошла! Беги!"   

 Дорогу домой Ульяна не помнила.    Но навсегда в её памяти остался тот ужас, что пережила она во время оккупации.

              В Староминском архиве хранятся два огромных тома  документов по установлению и расследованию злодеяний фашистов в Староминском районе.

 Из акта от 12 декабря 1943 года:

     «Староминской районной комиссии по установлению  и расследованию злодеяний совершенных немецко-фашистскими захватчиками и их сообщниками над мирными советскими гражданами  и военнопленными  на территории староминского района краснодарского края, за период временной оккупации района с 5 августа 1942 года по 3 февраля 1943 года:

      «С первых дней оккупации Староминского района немецкими войсками в станице Староминской стало действовать гестапо, представители которого, преступили к планомерному уничтожению советских  людей, вылавливанию и расстрелу военнопленных, применяя при этом всевозможные издевательства и пытки.

           Таким образом, на территории района обнаружено и вскрыто 5 могил, из них две массовых расстрелов. Замучено пытками и расстреляно всего 103 человека. В том числе мирных граждан - 92 человека; мужчин - 70, женщин - 14, детей до 14 лет восемь, военнопленных 11».

         Акт зарегистрирован в книге актов по учету злодеяний за № 1 от 13 декабря 1943 года.

Сотрудник  Староминского историко-краеведческого музея  СЕРГАНЬ О.Ю.