СЛУХАЧ 

  Жаркий июль сорок пятого. Первое послевоенное лето. И взрослые, и дети сутками на улице, почти живут там. Живут в ожидании почтальона, и своих близких, ведь каждый день кто на поездах, кто на подводах, а кто и вовсе пешком,  возвращается  домой, в станицу. Ещё приходят запоздалые  письма с фронта  от родных, написанные ими в апреле, мае и даже… даже в июне. Но пули и осколки догнали станичников, уложив в землю, опередив радостные  весточки. Они  погибли в самые последние дни войны. Было и такое, когда письма начали получать после похоронок от тех, кого считали погибшими.  И тогда происходили выстраданные, долгожданные встречи, счастливыми свидетелями которых становились знакомые, соседи, прохожие, словом, все, кто в этот момент оказывался рядом. Лето, лето! Первое послевоенное! Вокруг бесконечно, ежеминутно  говорят о Победе.

  Пятилетний  Шурко  сидит под домом на «спрызбочке» (завалинке), и разглядывает свои черные от загара и шелковицы руки. Раздавил переспевшую  вишенку,  и на его глазах ладошки и пальчики становятся розовыми.

  У слетевшей с петли калитки стоит солдат, не в силах открыть её и  вот так сразу войти во двор. Смотрит и не может унять свое  колотящееся сердце. Жадно, как животное, вдыхает запах своего дома, переспевших вишен, шелковицы и жердел.  «Я  пришел, я  вернулся!»,- хотелось закричать на весь мир, но вместо этого… тихо спросил у ребенка: «Шо хозяйка робэ?» «Та, жирдэли  собирае» - ответил мальчуган.  «Ма-а-а. До нас солдат». В ту же секунду этот солдат подхватил мальчишку, прижал к себе, не сдерживая слез, не стыдясь их,  заплакал. Громко, надрывно. Катюша с полным ведром янтарных ягод   сделала несколько шагов к дому, а потом побежала. Бежала навстречу утру, навстречу миру, к которому еще не привыкли,  бежала навстречу   своему Якову…

  Саманный дом на  краю станицы окнами в степь, с душою на волю, где с ранней весны звенят  светлыми песнями жаворонки, заходятся в трелях соловьи, стрекочут кузнечики, где теплыми вечерами шепотом повторяют перепелочки: «спать пора, спать пора», и был домом Сашиного детства. 

  Там воздух настоян на мяте с полынью, на чабреце и зверобое. Там ромашковые и васильковые поля, а синюю речку обрамляют старые вербы и молоденькие топольки. Там шумные, ревущие  грозы и «слепые» летние дожди, там радуга выгнулась упругой дугой и расплескалась на полнеба. Возле самого порога, вдоль вымазанной «доливкы» высокими   оранжевыми пятнами колышутся  подсолнухи,  кланяются розовые мальвы, а махровые панычи и  душистый любисток растут у самого забора. За печкой - кабыцей на ажурной «лиске» висят коричневые глэчики и макитры. На всю округу пахнет душистым  свежим хлебом. Его скоро достанут из печи.   Там любящие родители…    

  Начало пятидесятых прошлого столетия. После трудового дня в клубе колхоза имени Чапаева, по улице Гоголя, идут танцы. В то время в клубе можно было встретить всех: от мала, до велика. Причем, три раза в неделю. Шурик дома. Он  ни на минуту не выпускает из рук свою «грамматику» - маленький баян, на котором учили его играть. А в клубе на «Полтаве» играет старший брат Георгий.

  Молодежь  – бывшие фронтовики и подросшие за время войны их братья и сестрички. Все сильные, красивые одухотворенные. Медленно в вальсах и танго кружатся пары. Женихов мало.  Большая половина староминчан, из ушедших на войну,  осталась на полях сражений.

  И вдруг прокатился тревожный  слух, что теперь целый месяц танцев не будет. Баяниста вместе с тракторной бригадой отправляют куда-то на уборку. Заволновались. А как хотелось встретить свою половинку, свою любовь, своего суженого. Георгий, конечно же, знал, что играть будет его младший брат Сашок, но сказать об этом не решался.  Ведь ему от роду было двенадцать лет. Неделю от субботы до субботы «чапаяне» жили в волнении. Каково же было удивление в глазах станичников, когда еще за полквартала до их слуха донеслись знакомые аккорды. Кто это там играет?

  Вошли в зал… На табуретке, с баяном в руках, они увидели маленького мальчика, даже не подростка и не юношу…  Баян почти закрыл лицо. Что он вытворял! «Венгерка», «Падэграс», «Карело-финская полька», «Падэспань», «На сопках Манчжурии», «Рио–Рита», «Брызги шампанского», старинные вальсы,  и многое другое исполнялось с таким чувством и виртуозностью, что в зале, невольно пошел шепоток: «Дывысь, шо вин робэ!» «Шо, дывысь? Слухайтэ и плачтэ!», «Так цэ ж Жорика брат, Шурко»,- восторженно перекинулись несколькими фразами хлопцы. А он играл, не обращая внимания на вошедших, на их удивление, восхищение и …  замешательство.

  Откуда у него эта техника, это владение инструментом, этот артистизм, удаль, размах и блеск в его черных глазах? Это непреодолимое желание играть, учить новые сложные и интересные произведения? «А эту знаешь? А эту сможешь?»  Его обступили со всех сторон.  Напевали со словами и без слов, прихлопывали руками и пристукивали каблуками, а он с легкостью, мгновенно улавливал и подхватывал незнакомую мелодию.  Играл, играл, играл...

   О каких-то там нотах он еще долго не подозревал,  как и о том, что его мама и родная тетка Ульяна обладали абсолютным слухом. Мама, кстати, приходила вместе с ним в клуб и ждала его. Её звали  Екатерина Петровна. Она-то и  приносила  баян, чтоб Шурик не надрывался.   

  Итак, Александр Яковлевич Сергань, а пока просто Саша, получил первое боевое крещение и приглашение обязательно  прийти на следующие танцы в качестве музыканта. Гордость переполняла мальчика. Пропустить их он не мог. Тем более, играл-то  вместо Жорика. Потом он играл и вместе с ним и опять «за него».

  - Помню, как-то услышал красивую мелодию по радио,- рассказывает Александр Яковлевич, - что запомнил, то подобрал. О том, что это классика, я тоже не догадывался. Сложное, не сложное произведение - не оценивал. Просто подбирал для себя.

  Он вырос в музыкальной, поющей семье, а вокруг него столько    было музыкантов! Так получилось, что подростки тех лет повально увлекались баяном. Старшие двоюродные братья Василий и Леонид Герасименко великолепно владели инструментом. А Вася, прошедший всю вой-ну в разведроте, - гордость не только семьи, но и всей станцы, орденоносец, учитель математики и физкультуры в школе  №4, играл на скрипке, гитаре, мандолине, пианино. И столько незнакомых и неслышанных раньше,  волнующих мелодий  привез он домой! Они просто потрясали маленького Сашу. И Санек, ни в чем не уступая «братам», настойчиво осваивал инструмент.

  Кто, все-таки, его увлёк баяном? - Родной брат Георгий и двоюродный Леонид. Леонид и рассказал про ноты. Его, Леонида Васильевича Герасименко, позже ставшего прекрасным преподавателем пения, и Василия Васильевича научил какой-то  Котов - старенький дедушка, что жил неподалеку. То ли еврей, то ли молдаванин. Разговаривал с акцентом. Он завораживающе играл на скрипке. Говорят, что все, кого он учил, стали музыкантами. Видно обладал этот дед какой-то магией.

  - Как-то подобрал часть мелодии,-   говорит Александр Яковлевич, - не всю запомнил (по радио звучала). Проиграл маме эту часть. - А дальше?- удивилась она. – Не знаю. - Ны журысь, сынок. Вэчиром до Ули сходымо. Вмисти звыдэм.

  - Моему удивлению не было конца,- продолжает он,- когда мама и тетя Ульяна напели мне это произведение, да еще и на два голоса. А все очень просто: их отец, мой дед, Пётр Соляник, был скрипачем. Родились и жили они в Ростовской области, в Пешково. Девочкам не было десяти лет, когда он погиб, но мелодии их детства и папу - стройного, черноволосого со скрипкой в руках - запомнили на всю жизнь. Так вот откуда тянется эта ниточка, этот дар, который достался Александру Яковлевичу! С баяном он не расстается никогда. Ни в школе, за что чуть не оставили его на второй год из-за пропусков (часть предметов сдавал экстерном). Ни в армии, где на международном полигоне, под Астраханью, его слушали немцы, поляки, чехи, румыны, сербы, хорваты, венгры, украинцы, белорусы.  За этот баян они и полюбили нашего станичного мальчишку. И каждый, слушая его переборы, видел свою Родину, свой дом, свою улицу, слышал голос мамы. Одни видели «водограи» в Карпатах, другие - величавую матушку Волгу, кто-то с хлопцами  «распрягал коней», и каждый  узнавал свои родные мотивы. 

   Позже Александр Яковлевич Сергань будет руководителем вокальной группы,  а потом и народного коллектива, причем, намного раньше, чем окончит музучилище и институт. А  народный казачий хор  Чапаевского ДК узнают далеко за пределами края, он по праву стал визитной карточкой нашей станицы.   Коллектив, где бессменным руководителем в течение 47 лет был Александр Яковлевич,  неоднократно награждался дипломами 1-й степени, получал  звания Лауреатов Фестивалей искусств, множество грамот, кубков, а главная награда – народное признание! За что? За благородный  и плодотворный  труд, за бескорыстную преданность делу, профессионализм, творческий подход к работе, за высокое исполнительское мастерство, за огромный вклад в дело сохранения и развития традиционной культуры Кубани, за сохранение русской песенной культуры! 

   Вот выписка из протокола о присвоении Александру Яковлевичу Серганю, хормейстеру народного казачьего хора,  звания «Заслуженный деятель Всероссийского музыкального общества» от 19. 01.  2011 года, кресты «За верность казачеству». И невообразимое количество  фотографий. Среди этого огромного вороха черно-белых, любительских и профессиональных, первых цветных и современных,  детских, армейских,  на различных конкурсах и фестивалях, привлекла одна, где юноша с баяном в руках сидит под вербой. Это тот самый, «слухач», какими богата наша Кубань, наша Родина, наша Россия!

 Посвящается моим дядькам: Александру Яковлевичу Сергань и Леониду Васильевичу Герасименко (о нём отдельный рассказ, другая красивая и интересная история) - музыкантам, гармонистам.

Снятся кораблики в лужице синей,

А на деревьях сиреневый иней.

Солнце огромное розовым диском

Ласково смотрит в окно.

Ветер весенний дорожки просушит,

Ласточкой песня врывается в душу.

Хрупкий мальчишка, он стал гармонистом –

Видно от Бога дано!

- Господи! Кто это с болью играет?

- Что вы столпились?  Да, кто его знает…

Бойких мальчишек дворовая школа...

Это же надо, «слухач»!

Держится смело, легко и свободно,

Будто не он душу рвет принародно,

И без смущенья играет нам снова,

Словно заезжий циркач.

А гармонист, он-то знал, что играет.

Пальцы его звуки в песню слагают.

Вновь золотистый, такой долгожданный

Послевоенный рассвет.

Ивы плакучей качаются ветви.

Там мы с тобою влюблялись до смерти…

Что ж ты творишь, гармонист окаянный,

Сколько вам, юноша, лет?

Ну-ка, попробуй его переплюнуть!

Не получилось? На ветер не дунуть!

Пальцы  боялись, что выдаст их сердце,

Только не  дрогнет оно…

Хрупкий мальчишка и крепкие руки.

Всхлипнет гармоника – выплачет звуки.

Светлый мотив из далекого детства

Ласточкой бьется в окно.

Ольга Сергань,

сотрудник Староминского историко-краеведческого музея